|
Входит Егор Тимофеевич. Егорушка. Прямо в милицию, будьте уверены. Виктор Викторович. Как в милицию? Почему? Егорушка. Потому что так ездить не полагается. Ездить можно согласно постановлению не быстрее пятидесяти верст в час. Виктор Викторович. Но ведь это метафора, вдохновение. Егорушка. Разрешите мне вам преподать совет: вдохновляйтесь согласно постановлениям. Что же, тир открывается или нет? Александр Петрович. Из-за вас вся задержка, Егор Тимофеевич, ждали, ждали, почти что совсем отчаялись. Маргарита Ивановна. Осчастливьте, стаканчик, Егор Тимофеевич. Егорушка. Совершенно не пью. Александр Петрович. Почему ж вы не пьете, Егор Тимофеевич? Егорушка. Очень страшно приучиваться. Александр Петрович . Да чего же здесь страшного? Вы попробуйте. Егорушка. Нет, боюсь. Александр Петрович. Да чего ж вы боитесь, Егор Тимофеевич? Егорушка. Как чего? Может так получиться, что только приучишься, хвать — наступит социализм, а при социализме вина не будет. Вот как хочешь тогда и выкручивайся.
Маргарита Ивановна. Только рюмку, всего лишь, одну лишь, за дам. Егорушка. Между прочим, при социализме и дам не будет. Пугачев. Ерунда-с. Человеку без дамочки не прожить. Егорушка. Между прочим, при социализме и человека не будет. Виктор Викторович. Как не будет? А что же будет? Егорушка. Массы, массы и массы. Огромная масса масс. Александр Петрович. Вот за массы и выпейте. Егорушка. Ну, за массы куда ни шло. Пугачев. Наливайте. Отец Елпидий. Покрепче. Александр Петрович. Затягивай, Пашенька. Цыгане (поют).
Егор Тимофеич дорогой. Жоржик, Жоржик, Жоржик, Жоржик, Жоржик, Жоржик. Жоржик, Жоржик, пей до дна. Жоржик, пей до дна. Александр Петрович. Как-с находите? Егорушка. Ничего. Я люблю, когда мне про меня поют, а то нынче другие ерундой занимаются. Виктор Викторович. Это, собственно, кто? Егорушка. Да, к примеру, хоть вы. Вот скажите, писатель, об чем вы пишете? Виктор Викторович. Обо всем. Егорушка. Эка невидаль — обо всем. Обо всем и Толстой писал. Это нас не захватывает. Я курьер и хочу про курьеров читать. Вот что. Поняли? Виктор Викторович. А вот я про литейщиков написал. Егорушка. Ну, пускай вас литейщики и читают. А курьеров литейщики не захватывают. Я опять заявляю: я курьер и хочу про курьеров читать — понимаете? Что вы скажете? Как, по-вашему? Семен Семенович. А скажите, по-вашему как, Егорушка, есть загробная жизнь или нет? Егорушка. В настоящее время возможно что есть, но при социализме не будет. Это я гарантирую. Маргарита Ивановна. Что ж вы встали? Идите сюда. Присаживайтесь. Клеопатра Максимовна. Познакомьтесь со мной —Клеопатра Максимовна. Раиса Филипповна. (за столом, соседу). Мне Олег Леонидович прямо сказал: «У меня твой прекрасный живот, Раиса, не выходит из головы». Александр Петрович. За здоровьице массы, Егор Тимофеевич. Егорушка. Не могу отказаться. Всегда готов. Груня. (соседу). Ну, конечно, я ей, как сестра, говорю: «Ну зачем, говорю, ты к нему пойдешь? Пять рублей заработаешь, двадцать пролечишь». Александр Петрович . За здоровьице массы, Егор Тимофеевич. Егорушка. Не могу... отказаться. Всегда готов.
Маргарита Ивановна. Вы не ешьте, вы пейте, Семен Семенович. Отец Елпидий. Первая за дам. Зинка Падеспань. Мерси, батюшка. Клеопатра Максимовна. Вы не видели жизни, Егор Тимофеевич. Есть другая, прекрасная, чудная жизнь. Жизнь с бельем, с обстановкой, мехами, косметикой. Неужели, сознайтесь, Егор Тимофеевич, вас отсюда не тянет, ну, скажем, в Париж? Егорушка. Сознаюсь, Клеопатра Максимовна, тянет. Я стал деньги от этого даже копить. Клеопатра Максимовна. На поездку? Егорушка. На башню, Клеопатра Максимовна. Клеопатра Максимовна. На какую же башню? Егорушка. На очень высокую. Клеопатра Максимовна. Для чего же вам башня, Егор Тимофеевич? Егорушка. То есть как для чего? Вы представьте, что башня уже построена. И как только затянет меня в Париж, я сейчас же залезаю на эту башню и смотрю на Париж, Клеопатра Максимовна, с марксистской точки зрения. Клеопатра Максимовна. Ну, и что? Егорушка. Ну, и жить не захочется в этом Париже. Клеопатра Максимовна. Почему? Егорушка. Вам меня не понять, Клеопатра Максимовна, потому что вы женщина потустороннего класса. Аристарх Доминикович. Как же так, извиняюсь, потустороннего? А позвольте спросить вас, Егор Тимофеевич: кто же сделал, по-вашему, революцию? Егорушка. Революцию? Я. То есть мы. Аристарх Доминикович. Вы сужаете тему, Егор Тимофеевич. Разрешите, я вам поясню свою мысль аллегорией. Егорушка. Не могу отказаться. Всегда готов. Аристарх Доминикович. Так сказать, аллегорией звериного быта домашних животных. Все. Просим!.. Просим! Маргарита Ивановна. Вы не слушайте, пейте, Семен Семенович. Аристарх Доминикович. Под одну сердобольную курицу подложили утиные яйца. Много лет она их высиживала. Много лет согревала своим теплом, наконец высидела. Утки вылупились из яиц, с ликованием вылезли из-под курицы, ухватили ее за шиворот и потащили к реке. «Я ваша мама, — вскричала курица, — я сидела на вас. Что вы делаете?» — «Плыви», — заревели утки. Понимаете аллегорию?
Голоса. Чтой-то нет.— Не совсем. Аристарх Доминикович. Кто, по-вашему, эта курица? Это наша интеллигенция. Кто, по-вашему, эти яйца? Яйца эти — пролетариат. Много лет просидела интеллигенция на пролетариате, много лет просидела она на нем. Все высиживала, все высиживала, наконец высидела. Пролетарии вылупились из яиц. Ухватили интеллигенцию и потащили к реке. «Я ваша мама, — вскричала интеллигенция. — Я сидела на вас. Что вы делаете?» — «Плыви», — заревели утки. «Я не плаваю». — «Ну, лети». — «Разве курица птица?» — сказала интеллигенция. «Ну, сиди». И действительно посадили. Вот мой шурин сидит уже пятый год. Понимаете аллегорию? Зинка Падеспань. Что же здесь не понять? Он казенные деньги растратил, наверное. Аристарх Доминикович. Деньги — это деталь. Вы скажите, за что же мы их высиживали? Знать бы раньше, так мы бы из этих яиц... Что бы вы, гражданин Подсекальников, сделали? Семен Семенович. Гоголь-моголь. Аристарх Доминикович. Вы гений, Семен Семенович. Золотые слова. Груня. Вы о чем заскучали, гражданин Подсекальников? Семен Семенович. Вот скажите вы мне, дорогие товарищи, можете ли вы понимать суть, и если вы можете ее понимать, то скажите вы мне, дорогие товарищи, — есть загробная жизнь или нет? Александр Петрович. Про загробную жизнь вы у батюшки спрашивайте. Это их специальность. Отец Елпидий. Как прикажете отвечать: по религии или по совести? Семен Семенович. А какая же разница? Отец Елпидий. Ко-лос-саль-на-я. Или можно еще по науке сказать. Семен Семенович. Мне по-верному, батюшка. Отец Елпидий. По религии — есть. По науке — нету. А по совести — никому не известно. Семен Семенович. Никому? Значит, нечего даже и спрашивать? Пугачев. А зачем же вам спрашивать? Вот чудак. Вы же сами минут через тридцать узнаете. Семен Семенович. Через тридцать? Так, значит, сейчас половина двенадцатого? Как... Уже половина двенадцатого? Маргарита Ивановна. Вы не думайте, пейте, Семен Семенович. Семен Семенович. Неужели уже половина двенадцатого? Половина двена... Отпевайте меня, дорогие товарищи. Пойте, милые. Пойте, сволочи. Цыгане гаркают хоровую. Пострадаю за всех. Пострадаю за вас. Цыгане . Эх, раз! Еще раз!
Семен Семенович. Вот когда наступила, товарищи, жизнь. Наступила за тридцать минут до смерти. Егорушка. За здоровьице масс! Цыгане . Эх, раз! Еще раз! Семен Семенович. Массы! Слушайте Подсекальникова! Я сейчас умираю. А кто виноват? Виноваты вожди, дорогие товарищи. Подойдите вплотную к любому вождю и спросите его: «Что вы сделали для Подсекальникова?» И он вам не ответит на этот вопрос, потому что он даже не знает, товарищи, что в советской республике есть Подсекальников. Подсекальников есть, дорогие товарищи. Вот он я. Вам оттуда не видно меня, товарищи. Подождите немножечко. Я достигну таких грандиозных размеров, что вы с каждого места меня увидите. Я не жизнью, так смертью своею возьму. Я умру и, зарытый, начну разговаривать. Я скажу им открыто и смело за всех. Я скажу им, что я умираю за... что я за... Тьфу ты, черт! Как же я им скажу, за что я, товарищи, умираю, если я даже предсмертной записки своей не читал. Аристарх Доминикович. Мы сейчас все устроим, Семен Семенович. Дайте кресло и стол, Маргарита Ивановна. Маргарита Ивановна. Костя, стол! Официанты вносят стол и кресло. На столе письменный прибор, бумага, ваза с цветами, бутылка шампанского и рабочая лампа с зеленым абажуром. |
||||||||
На главную
|
|||||||||
